Неточные совпадения
«Смир-рно-о!» —
вспомнил он командующий крик унтер-офицера, учившего солдат. Давно, в
детстве, слышал он этот крик. Затем вспомнилась горбатенькая девочка: «Да — что вы озорничаете?» «А, может, мальчика-то и не было?»
О своем
детстве и молодости, а в особенности
о любви к Нехлюдову, она никогда не
вспоминала.
Я вдруг
вспомнил далекий день моего
детства. Капитан опять стоял среди комнаты, высокий, седой, красивый в своем одушевлении, и развивал те же соображения
о мирах, солнцах, планетах, «круговращении естества» и пылинке, Навине, который, не зная астрономии, останавливает все мироздание… Я
вспомнил также отца с его уверенностью и смехом…
«
О чем я сейчас думал? — спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить мыслей и, по непривычке думать последовательно, не мог сразу найти ее. —
О чем я сейчас думал?
О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди… в
детстве мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у солдата тоже — Я… Полковник Шульгович…
Вспомнил… Ну, теперь дальше, дальше…
В восьмой главе Альфред
вспоминает о своем
детстве.
«Если Гиляровский хотя с малой сердечной теплотой
вспомнит о нас, друзьях его
детства, то для нас это будет очень приятно… Да, это было очень давно, то было раннею весною, когда мы, от всей души любя здешний Малый театр, в его славное время, были знакомы».
Я с раннего моего
детства имела
о князе Льве Яковлевиче какое-то величественное, хотя чрезвычайно краткое представление. Бабушка моя, княгиня Варвара Никаноровна, от которой я впервые услыхала его имя,
вспоминала своего свекра не иначе как с улыбкою совершеннейшего счастья, но никогда не говорила
о нем много, это точно считалось святыней, которой нельзя раскрывать до обнажения.
Я
вспомнил слышанную в
детстве историю
о каком-то пустынножителе, который сначала напился пьян, потом совершил прелюбодеяние, потом украл, убил — одним словом, в самое короткое время исполнил всю серию смертных грехов.
Может быть, я идеализирую своего старого друга, может быть, я не знал других сторон его жизни, но это уже общий удел всех воспоминаний
детства… Лично я
вспоминаю о Николае Матвеиче с чувством глубокой благодарности.
Он
вспомнил, как в
детстве во время грозы он с непокрытой головой выбегал в сад, а за ним гнались две беловолосые девочки с голубыми глазами, и их мочил дождь; они хохотали от восторга, но когда раздавался сильный удар грома, девочки доверчиво прижимались к мальчику, он крестился и спешил читать: «Свят, свят, свят…»
О, куда вы ушли, в каком вы море утонули, зачатки прекрасной, чистой жизни?
Вспоминал ли Иван Ильич
о вареном черносливе, который ему предлагали есть нынче, он
вспоминал о сыром сморщенном французском черносливе в
детстве, об особенном вкусе его и обилии слюны, когда дело доходило до косточки, и рядом с этим воспоминанием вкуса возникал целый ряд воспоминаний того времени: няня, брат, игрушки.
Не могу не
вспомнить о старом деревянном доме, в котором протекло мое раннее
детство и который замечателен был уже тем, что главным фасадом выходил в Европу, а противоположной стороной — в Азию.
Вспомнила наставленье Марьи Ивановны — думать лишь
о Боге и душе — и стала молиться на стоявший в углу образ. В небреженье он был — весь в паутине… Молилась Дуня, как с
детства привыкла, — с крестным знаменьем, с земными поклонами.
Толстой этот был дальний родственник Льва Толстого, в раннем
детстве Льву Николаевичу случилось его видеть. И в старости, когда так сильна в Льве Толстом исключительно-моральная оценка жизни, вот как
вспоминает он
о человеке, только презрение вызывавшем в Грибоедове и Пушкине: «Много бы хотелось рассказать про этого необыкновенного, преступного и привлекательного человека»…
Она
вспомнила свое
детство,
о котором старалась забывать,
вспомнила, что ее мать умерла в нищете; она представлялась ей всегда склоненной над ее колыбелью, целующей ее руки и согревающей ее своим дыханием.
Облокотясь на ручку скамейки, Луиза предалась различным мечтаниям: то думала
о милой Кете, то
вспоминала о своем
детстве,
вспоминала об Адольфе, может быть, упрекала его в забвении, и — таково влияние весны! — вздохнула
о своем одиночестве.
— Вы не граф Свянторжецкий… Вы выдали себя мне вашим последним рассказом
о ногте Тани… Вы Осип Лысенко, товарищ моего
детства, принятый как родной в доме моей матери. Я давно уже, встречая вас,
вспоминала, где я видела вас. Теперь меня точно осенило. И вот чем вы решили отплатить ей за гостеприимство… Идите, Осип Иванович, и доносите на меня кому угодно… Я повторяю, что сегодня же расскажу все дяде Сергею, а завтра доложу государыне.
Княжна густо покраснела. Она
вспомнила о подаренном ею князю поцелуе, который скрыла не только от матери, но и от подруги
детства.
Вид затейливо замерзшего окна каюты барки навел его на размышления
о далеком прошлом. Он
вспомнил свое
детство, свою кузину Мери, как звал он когда-то Марью Валерьяновну Хвостову. Живо представилось ему ее миловидное, детское личико с широко раскрытыми глазами, слушавшею рассказы старой няни, повествовавшей
о доброй фее, разрисовывающей зимой окна детской послушных девочек искусными и красивыми узорами.
И
вспомнил он — все еще сохраняя невинное лицо и не торопясь открыть согревшиеся глаза, — как все
детство свое он мечтал
о полете.